Неточные совпадения
Он спал на
голой земле и только в сильные морозы позволял себе укрыться на пожарном сеновале; вместо подушки клал под
головы́ камень; вставал с зарею, надевал вицмундир и тотчас же бил в барабан; курил махорку до такой степени вонючую, что даже полицейские
солдаты и те краснели, когда до обоняния их доходил запах ее; ел лошадиное мясо и свободно пережевывал воловьи жилы.
С течением времени Байбаков не только перестал тосковать, но даже до того осмелился, что самому градскому
голове посулил отдать его без зачета в
солдаты, если он каждый день не будет выдавать ему на шкалик.
Между тем Амалия Штокфиш распоряжалась: назначила с мещан по алтыну с каждого двора, с купцов же по фунту чаю да по
голове сахару по большой. Потом поехала в казармы и из собственных рук поднесла
солдатам по чарке водки и по куску пирога. Возвращаясь домой, она встретила на дороге помощника градоначальника и стряпчего, которые гнали хворостиной гусей с луга.
Самгин обрадовался, даже хотел окрикнуть ее, но из ворот веселого домика вышел бородатый, рыжий человек, бережно неся под мышкой маленький гроб, за ним, нелепо подпрыгивая, выкатилась темная, толстая старушка, маленький, круглый гимназист с
головой, как резиновый мяч; остролицый
солдат, закрывая ворота, крикнул извозчику...
Ехала бугристо нагруженная зеленая телега пожарной команды, под ее дугою качался и весело звонил колокольчик. Парой рыжих лошадей правил краснолицый
солдат в синей рубахе, медная
голова его ослепительно сияла. Очень странное впечатление будили у Самгина веселый колокольчик и эта медная башка, сиявшая празднично. За этой телегой ехала другая, третья и еще, и над каждой торжественно возвышалась медная
голова.
— Он очень не любит студентов, повар. Доказывал мне, что их надо ссылать в Сибирь, а не в
солдаты. «
Солдатам, говорит, они мозги ломать станут: в бога — не верьте, царскую фамилию — не уважайте. У них, говорит, в
головах шум, а они думают — ум».
А сзади
солдат, на краю крыши одного из домов, прыгали, размахивая руками, точно обжигаемые огнем еще невидимого пожара, маленькие фигурки людей, прыгали, бросая вниз, на
головы полиции и казаков, доски, кирпичи, какие-то дымившие пылью вещи. Был слышен радостный крик...
Клим отодвинулся за косяк.
Солдат было человек двадцать; среди них шли тесной группой пожарные, трое — черные, в касках, человек десять серых — в фуражках, с топорами за поясом. Ехала зеленая телега, мотали
головами толстые лошади.
Некоторые
солдаты держали в руках по два ружья, — у одного красноватые штыки торчали как будто из
головы, а другой, очень крупный, прыгал перед огнем, размахивая руками, и кричал.
Самгин видел десятки рук, поднятых вверх, дергавших лошадей за повода,
солдат за руки, за шинели, одного тащили за ноги с обоих боков лошади, это удерживало его в седле, он кричал, страшно вытаращив глаза, свернув
голову направо; еще один, наклонясь вперед, вцепился в гриву своей лошади, и ее вели куда-то, а четверых
солдат уже не было видно.
Самгин привстал на пальцах ног, вытянулся и через
головы людей увидал: прислонясь к стене, стоит высокий
солдат с забинтованной
головой, с костылем под мышкой, рядом с ним — толстая сестра милосердия в темных очках на большом белом лице, она молчит, вытирая губы углом косынки.
Особенно звонко и тревожно кричали женщины. Самгина подтолкнули к свалке, он очутился очень близко к человеку с флагом, тот все еще держал его над
головой, вытянув руку удивительно прямо: флаг был не больше головного платка, очень яркий, и струился в воздухе, точно пытаясь сорваться с палки. Самгин толкал спиною и плечами людей сзади себя, уверенный, что человека с флагом будут бить. Но высокий, рыжеусый, похожий на переодетого
солдата, легко согнул руку, державшую флаг, и сказал...
После этого над ним стало тише; он открыл глаза, Туробоев — исчез, шляпа его лежала у ног рабочего; голубоглазый кавалерист, прихрамывая, вел коня за повод к Петропавловской крепости, конь припадал на задние ноги, взмахивал
головой, упирался передними,
солдат кричал, дергал повод и замахивался шашкой над мордой коня.
Солдата вывели на панель, поставили, как доску, к стене дома, темная рука надела на
голову его шапку, но
солдат, сняв шапку, вытер ею лицо и сунул ее под мышку.
Свалив
солдата с лошади, точно мешок, его повели сквозь толпу, он оседал к земле, неслышно кричал, шевеля волосатым ртом, лицо у него было синее, как лед, и таяло, он плакал. Рядом с Климом стоял человек в куртке, замазанной красками, он был выше на
голову, его жесткая борода холодно щекотала ухо Самгина.
— По пьяному делу. Воюем, а? — спросил он, взмахнув стриженой, ежовой
головой. — Кошмар! В 12-м году Ванновский говорил, что армия находится в положении бедственном: обмундирование плохое, и его недостаточно, ружья устарели, пушек — мало, пулеметов — нет, кормят
солдат подрядчики, и — скверно, денег на улучшение продовольствия — не имеется, кредиты — запаздывают, полки — в долгах. И при всем этом — втюрились в драку ради защиты Франции от второго разгрома немцами.
Солдат, пошевелив усами, чуть заметно и отрицательно потряс
головой.
В полусотне шагов от себя он видел
солдат, закрывая вход на мост, они стояли стеною, как гранит набережной,
головы их с белыми полосками на лбах были однообразно стесаны, между
головами торчали длинные гвозди штыков.
Толчки ветра и людей раздражали его. Варвара мешала, нагибаясь, поправляя юбку, она сбивалась с ноги, потом, подпрыгивая, чтоб идти в ногу с ним, снова путалась в юбке. Клим находил, что Спивак идет деревянно, как
солдат, и слишком высоко держит
голову, точно она гордится тем, что у нее умер муж. И шагала она, как по канату, заботливо или опасливо соблюдая прямую линию. Айно шла за гробом тоже не склоняя
голову, но она шла лучше.
Припоминая это письмо, Самгин подошел к стене, построенной из широких спин полицейских
солдат: плотно составленные плечо в плечо друг с другом, они действительно образовали необоримую стену;
головы, крепко посаженные на красных шеях, были зубцами стены.
Землистого цвета лицо, седые редкие иглы подстриженных усов,
голый, закоптевший череп с остатками кудрявых волос на затылке, за темными, кожаными ушами, — все это делало его похожим на старого
солдата и на расстриженного монаха.
У него в
голове было свое царство цифр в образах: они по-своему строились у него там, как
солдаты. Он придумал им какие-то свои знаки или физиономии, по которым они становились в ряды, слагались, множились и делились; все фигуры их рисовались то знакомыми людьми, то походили на разных животных.
По дороге везде работали черные арестанты с непокрытой
головой, прямо под солнцем, не думая прятаться в тень.
Солдаты, не спуская с них глаз, держали заряженные ружья на втором взводе. В одном месте мы застали людей, которые ходили по болотистому дну пропасти и чего-то искали. Вандик поговорил с ними по-голландски и сказал нам, что тут накануне утонул пьяный человек и вот теперь ищут его и не могут найти.
На другой день, а может быть и дня через два после посещения переводчиков, приехали три или четыре лодки, украшенные флагами, флажками, значками, гербами и пиками — все атрибуты военных лодок, хотя на лодках были те же
голые гребцы и ни одного
солдата.
Но не все имеют право носить по две сабли за поясом: эта честь предоставлена только высшему классу и офицерам;
солдаты носят по одной, а простой класс вовсе не носит; да он же ходит
голый, так ему не за что было бы и прицепить ее, разве зимой.
Как он глумился, увидев на часах шотландских
солдат, одетых в яркий, блестящий костюм, то есть в юбку из клетчатой шотландской материи, но без панталон и потому с
голыми коленками!
«Королева рассердилась: штанов не дала», — говорил он с хохотом, указывая на
голые ноги
солдата.
Солдаты все тагалы. Их, кто говорит, до шести, кто — до девяти тысяч. Офицеры и унтер-офицеры — испанцы. По всему плацу босые индийские рекруты маршировали повзводно; их вел унтер-офицер, а офицер, с бамбуковой палкой, как коршун, вился около. Палка действовала неутомимо, удары сыпались то на
голые пятки, то на плечи, иногда на затылок провинившегося… Я поскорей уехал.
И японские войска расставлены были по обеим сторонам дороги, то есть те же
солдаты, с картонными шапками на
головах и ружьями, или quasi-ружьями в чехлах, ноги врозь и колени вперед.
Не успело воображение воспринять этот рисунок, а он уже тает и распадается, и на место его тихо воздвигся откуда-то корабль и повис на воздушной почве; из огромной колесницы уже сложился стан исполинской женщины; плеча еще целы, а бока уже отпали, и вышла
голова верблюда; на нее напирает и поглощает все собою ряд
солдат, несущихся целым строем.
Не спали только в холостой уголовной несколько человек, сидевших в углу около огарка, который они потушили, увидав
солдата, и еще в коридоре, под лампой, старик; он сидел
голый и обирал насекомых с рубахи.
Извозчики, лавочники, кухарки, рабочие, чиновники останавливались и с любопытством оглядывали арестантку; иные покачивали
головами и думали: «вот до чего доводит дурное, не такое, как наше, поведение». Дети с ужасом смотрели на разбойницу, успокаиваясь только тем, что за ней идут
солдаты, и она теперь ничего уже не сделает. Один деревенский мужик, продавший уголь и напившийся чаю в трактире, подошел к ней, перекрестился и подал ей копейку. Арестантка покраснела, наклонила
голову и что-то проговорила.
Вдруг животные почуяли опасность и, словно
солдаты по команде, быстро повернулись ко мне
головами.
В моей комнате стояла кровать без тюфяка, маленький столик, на нем кружка с водой, возле стул, в большом медном шандале горела тонкая сальная свеча. Сырость и холод проникали до костей; офицер велел затопить печь, потом все ушли.
Солдат обещал принесть сена; пока, подложив шинель под
голову, я лег на
голую кровать и закурил трубку.
Сколько я ни просил жандарма, он печку все-таки закрыл. Мне становилось не по себе, в
голове кружилось, я хотел встать и постучать
солдату; действительно встал, но этим и оканчивается все, что я помню…
Солдат клялся, что не дает. Мы отвечали, что у нас был с собою трут. Инспектор обещал его отнять и обобрать сигары, и Панин удалился, не заметив, что количество фуражек было вдвое больше количества
голов.
— Леший его знает, что у него на уме, — говаривала она, — все равно как
солдат по улице со штыком идет. Кажется, он и смирно идет, а тебе думается: что, ежели ему в
голову вступит — возьмет да заколет тебя. Судись, поди, с ним.
Отец дал нам свое объяснение таинственного события. По его словам, глупых людей пугал какой-то местный «гультяй» — поповский племянник, который становился на ходули, драпировался простынями, а на
голову надевал горшок с углями, в котором были проделаны отверстия в виде глаз и рта.
Солдат будто бы схватил его снизу за ходули, отчего горшок упал, и из него посыпались угли. Шалун заплатил
солдату за молчание…
Он сжимал кулак и тряс им над
головой, как будто в нем зажата уже матушка Москва. Наш приятель — старый
солдат Афанасий укоризненно мотал
головой и говорил...
Но вот, при первых же звуках зловещего воя, вдруг произошла какая-то возня, из
головы мары посыпался сноп искр, и сама она исчезла, а
солдат, как ни в чем не бывало, через некоторое время закричал лодку…
Когда я увидел его впервые, мне вдруг вспомнилось, как однажды, давно, еще во время жизни на Новой улице, за воротами гулко и тревожно били барабаны, по улице, от острога на площадь, ехала, окруженная
солдатами и народом, черная высокая телега, и на ней — на скамье — сидел небольшой человек в суконной круглой шапке, в цепях; на грудь ему повешена черная доска с крупной надписью белыми словами, — человек свесил
голову, словно читая надпись, и качался весь, позванивая цепями.
Утром, перед тем как встать в угол к образам, он долго умывался, потом, аккуратно одетый, тщательно причесывал рыжие волосы, оправлял бородку и, осмотрев себя в зеркало, одернув рубаху, заправив черную косынку за жилет, осторожно, точно крадучись, шел к образам. Становился он всегда на один и тот же сучок половицы, подобный лошадиному глазу, с минуту стоял молча, опустив
голову, вытянув руки вдоль тела, как
солдат. Потом, прямой и тонкий, внушительно говорил...
Белый, придя к смотрителю маяка, поглядел на себя в зеркало, то заметил на
голове седину, которой раньше не было;
солдат уснул, и его никак не могли разбудить в продолжение 40 часов.]
И старый
солдат все ниже опускал
голову. Вот и он сделал свое дело, и он недаром прожил на свете, ему говорили об этом полные силы властные звуки, стоявшие в зале, царившие над толпой…………………………….……………………………………………………………………………….
— А мне это один
солдат говорил, с которым я один раз разговаривала, что им нарочно, по уставу, велено целиться, когда они в стрелки рассыпаются, в полчеловека; так и сказано у них: «в полчеловека». Вот уже, стало быть, не в грудь и не в
голову, а нарочно в полчеловека велено стрелять. Я спрашивала потом у одного офицера, он говорил, что это точно так и верно.
Эта жадность возмутила Мосея до глубины души, и он с удовольствием порешил бы и
солдата вместе с вероотступником Кириллом. Два сапога — пара… И Макар тоже хорош: этакое дело сделали, а он за бабенкой увязался! Непременно и ее убить надо, а то еще объявит после. Все эти мысли пронеслись в
голове Мосея с быстротой молнии, точно там бушевала такая же метель, как и на Чистом болоте.
Тит понимал, что все его расчеты и соображения разлетелись прахом и что он так и останется лишним человеком. Опустив
голову, старик грустно умолк, и по его сморщенному лицу скатилась непрошенная старческая слезинка. Ушиб его
солдат одним словом, точно камнем придавил.
— У всякого есть свой царь в
голове, говорится по-русски, — заметил Стрепетов. — Ну, а я с вами говорю о тех, у которых свой царь-то в отпуске. Вы ведь их знаете, а Стрепетов старый
солдат, а не сыщик, и ему, кроме плутов и воров, все верят.
Перед утром связанного Райнера положили на фурманку; в
головах у него сидел подводчик, в ногах часовой
солдат с ружьем. Отдохнувший отряд снялся и тронулся в поход.
Я был сапожник, я был
солдат, я был дезертир, я был фабрикант, я был учитель, и теперь я нуль! и мне, как сыну божию, некуда преклонить свою
голову, — заключил он и, закрыв глаза, опустился в свое кресло.